Путевка в новую жизнь
Неровными шагами Генка двигался по направлению к дому бабки Матвеихи, где в любое время дня и ночи можно было разжиться спиртным по сходной цене и даже в долг. Проходя мимо стоявших прямо на дороге и судачивших о чём-то односельчанок, он приветливо поздоровался. Те, кивнув в его сторону, тут же переключили разговор на новую тему.
— Что стало с человеком? — вздохнула одна из женщин, глядя Геннадию вслед. — Была хорошая работа, дом, жена, ребёнок. Кому он теперь такой нужен?
— Не говори. Только я вот о чём думаю: не совсем-то Генка и пропащий: на ферме о нём никто плохого слова не скажет. Хоть и с высшим образованием — не гнушается грязной работы, — возразила другая.
— Нашла работу! Мог бы в конторе сидеть, людьми командовать, если б не пил. Зря, что ли мать в академии учила, на ферме гнулась, да на огороде пласталась ради сыночка единственного? Хорошо, хоть не дожила Тамарочка, не увидит теперь, что с Генюшкой её стало.
— А я Гену не виню. Сама знаешь, Инка, жена его, всю жизнь ему испортила, будь с ним рядом другая женщина…
— Кто же виноват, что он на городскую позарился? Женился бы на нашей хуторской. Любая б за него в то время пошла. Хоть, Люську, вон, возьми.
— Сердцу не прикажешь. А с Инкой Гена неплохо жил. Лет десять, считай. Пока она где-то любовь свою первую не встретила. И понеслось, закуролесило. Ни муж, ни сын не остановили. Помнишь, мать Инкина приехала, внука забрала. Генка тогда уже попивать стал. И надо же было случиться: теща как раз в то время заявилась, когда он спал мертвецки пьяный. Наутро опомнился, поехал за сыном, да кто же ему дитя отдаст? Хотя, говорят, Серёжка за ним плакал.
— Что ж не плакать? Отец он-то был хороший, да и муж… Эх, водка, что она, проклятая, с людьми делает. Теперь у Инки новый супруг, а у Серёжки отец…
…Тем временем Геннадий стучал ногами о крылечко Матвеихиного дома, сбивая снег с «давно просивших каши» кроссовок, и весело приветствовал выглянувшую на стук хозяйку:
— Привет, бабулечка-красотулечка!
— И тебе не хворать, внучек, — в тон ему отвечала Матвеиха, — Что, «горючее» закончилось? Сейчас мы это дело исправим, хоть и должок за тобой числится, но ты у меня покупатель надёжный.
— Я как раз-то долг и принес. Зарплату вчера получил, сразу же решил рассчитаться.
— А выпил с утра где? Уж не изменяешь ли мне? — шутливо погрозила бабка Геннадию пальцем.
— Что вы, Матвеевна, как могли такое подумать? У меня заначка с прошлой недели осталась, хотел товарища угостить по случаю своего дня рождения. Не вытерпел. Пришлось снова к вам идти.
— День рождения — говоришь? Надо отметить! Заходи в дом, налью тебе за счёт заведения.
— Неудобно как-то. Я привык пить на свои.
— Чего уж там, голодный, небось? Я пышек напекла, заодно деда моего помянем. Ох, и любил же он выпить! От чего и помер, сердечный, — бабка притворно поморщилась и провела рукой по глазам, будто смахивая слезу. — Проходи, садись, — указала она на диванчик у стола, пропуская гостя вперед.
Выставив на стол закуски и тарелку с ароматными пышками, Матвеиха придвинула к нему небольшое кресло, и, удобно устроившись, налила в рюмку настоянного на лимонных корках самогона, подвинула гостю:
— Угощайся: чем богата — тем и рада, но сама не пью.
— Мне одному неудобно как-то, — смутился Генка и отставил взятую было в руки рюмку.
— Оно и к лучшему. Давно с тобой поговорить хотела. Да всё случай не подворачивался: то ты торопишься куда-то, то у меня дела… Но душа ведь у меня болит за тебя, парень.
— Болит? Почему, тёть Глаша? -удивился Генка.
— А потому, что неравнодушная я к тебе. Мы с мамой твоей всю жизнь её недолгую дружили. Значит, мы с тобой — не чужие, потому и больно смотреть, как ты себя губишь. Ты же человек хороший, покладистый, уважительный и умом не обижен. Помню, когда у вас с Люськой шуры-муры начались мы с Томусей радовались. Она девчонка хорошая и ты — парень хоть куда. Чем не пара? Не сложилось. А Люська до сих пор одна, в городе живет, бухгалтершей работает.
— Ну и что, тетя Глаша?
— А то, что любит она тебя по-прежнему.
— Откуда знаете? — с затаённой надеждой спросил Генка.
— Оттуда. Подожди, я сейчас. — Матвеевна вышла в другую комнату и, вернувшись с конвертом в руках, протянула его Геннадию:
— Это тебе от Людмилы. Дома прочитаешь.
Генка молча взял письмо, поднялся из-за стола, поблагодарил за угощение, попрощался и ушёл.
Проводив его, Матвеиха взялась за уборку и с удовольствием отметила, что рюмка её нечаянного гостя так и осталась нетронутой, а завернутая в газету бутылка с самогоном, которую она для него приготовила, по-прежнему лежит на подоконнике.
— Вот и хорошо, вот и ладненько, — улыбнулась она, — глядишь, мой план и сработает.
…Месяц назад, под каким-то предлогом выведав у Люськиных родителей адрес их дочери, Глафира Матвеевна написала Людмиле обстоятельное письмо о бедах, постигших Геннадия и, слукавив, добавила, что он не может забыть любовь своей юности — её, Люську. Ответ не заставил себя ждать. А потом, по просьбе Матвеихи, пришло письмо и для Геннадия. Что было в нём, женщина не знала. И потому, когда Генка не появился у неё в течение нескольких дней, чего ранее никогда не случалось, встревожилась и, отложив все дела, отправилась к нему на другой край хутора. По дороге её бросало то в жар, то в холод, и мысли в голове роились — одна страшнее другой. Но когда женщина открыла дверь Генкиного дома, глазам своим не поверила: все здесь сияло чистотой и веяло свежестью. Генка в новом спортивном костюме, нарядном фартуке и абсолютно трезвый чистил на кухне картошку. От удивления Матвеиха застыла на пороге и тихо спросила:
— Что случилось, Гена?
— А вы разве не знаете? Люся приезжает. Вчера говорил с ней по телефону. Попросил помочь мне начать новую жизнь. Она согласилась. Вы даже представить себе не можете, как я вам благодарен, тетя Глаша.
— За что, сынок? — на глаза строгой Матвеихи неожиданно навернулись слёзы.
— За то, что поверили в меня, за Люсю…
— Ой, родненький ты мой, как же я за тебя… За вас с Люсей рада! — Матвеиха обняла Геннадия и, не сдержавшись, заплакала навзрыд: — Прости меня, Геночка.
Теперь уже Геннадию впору было спрашивать:
— За что?
Но он молчал, а Матвеиха, между тем, продолжала сквозь рыдания:
— Ты замечал, наверное, что самогоночка моя все слабей день ото дня становилась, делала я это специально, потихоньку от спиртного тебя отучала. А денежки твои складывала, чтобы вернуть… Вот они целёхонькие — сотенка к сотенке… Матвеиха достала из кармана довольно увесистый сверток и протянула Геннадию.
— Я и от себя добавила чуток. Считай, это тебе путёвка в новую жизнь!